Спиной вперед
Я знаю, во время великого плача остались сухими глаза
У тех, кто звонил нам домой…
Сплин
Если кто-нибудь попросит меня: «Расскажи о доверии», – я скажу ему в ответ: «Знаешь, как управляют инвалидной коляской»?
Нет, я не смогу сейчас описать всех тонкостей, их очень много и все равно понадобится практика, и не дай Бог никому такой практики. Есть только одно, непреложное: человек, сидящий в коляске и человек, эту конструкцию пилотирующий, должны доверять друг другу – иначе у вас есть все шансы оказаться на асфальте, вверх колесами.
В семнадцать лет, когда я, потратив всю первую стипендию на билет, ехала в Питер – вечную туманную, недостижимую Мекку всех влюбленных и мечтателей – я ничего не знала о доверии. Знала только одно: там меня ждет мой любимый человек.
Второй месяц зимы, два дня дороги. Много-много колес поезда и четыре колеса инвалидной коляски. Неделя – на узнать друг друга вживую и пятьдесят шесть килограмм – моего живого веса на пятьдесят плюс – колес, трубочек, железа и резины, которыми мне предстояло управлять. Такая вот суровая математика встречи…
Я стояла на заснеженном асфальте и все пыталась подправить прическу-поправить шарф-подкрасить губы, когда проводник поезда выкатил из теплого вагона коляску – в пасть зимы, в руки неизвестности – навстречу мне и моим тоненьким рукам. Мы обнялись – наспех, неловко, скомканно. Чужой колючий серый свитер, мои растрепанные косички. Двое людей, которые еще ни разу не видели друг друга иначе, чем на фото, растерялись, встретившись на перроне, испугались, что им не о чем говорить.
«Квартиры, посуточно, недорого!» – надрывалась тепло укутанная женщина в цветастом китайском пуховике и с картонной табличкой на пузе. Ни у меня, ни у моего любимого не было шансов ее перекричать.
Я взялась за прорезиненные черные ручки и толкнула коляску вперед (она поддалась с недовольным ворчанием-скрипом, как разбуженный старый битюг). Колеса покатились легко, но что-то царапнуло меня, заставило остановиться и, несмотря на мороз, стащить варежки, лихорадочно скомкав их, – живое должно прикасаться к живому, теплое к теплому. Я все смогу, даже согреть промерзшую резину.
Мы двинулись вперед, и чужой уверенный голос вел меня по незнакомому Петербургу, советовал тормозить или ускоряться, поворачивать, тянуть на себя, отталкивать… Вечерело, туристы наводили на Неву объективы, толстый белый лабрадор потянулся было к нам – облаять, но, повинуясь ошейнику-удавке, замолк. Голос, звучащий в заснеженной темноте, ни разу не сбился, ни разу не выдал испуга, что я – неопытная девочка-подросток – не удержу его, голоса, телесную тяжелую оболочку.
Когда мороз стал совсем уж невыносимым, выяснилось, что открытые двери Эрмитажа ждут именно нас. Именно для нас строили Зимний, именно для нас бежали матросы через Триумфальную арку – все для того, чтобы я теперь торжественно вкатила тебя вверх по пологому пандусу, чтобы мы могли прикасаться к статуям и барельефам, замирать перед картинами, отражаться в огромных – в пол – зеркалах спаянным двуголовым и шестиногим чудовищем.
Буфет Эрмитажа, крошки на столах, невыводимый запах советской столовой, и контрастом – сэндвичи в пластиковых коробках, абсолютно американского вида.
Родной, сто лет знакомый человек напротив протягивает мне свою половинку хлеба с колбасой. «Ешь».
«А ты?» – вяло протестую я и слышу смех: «Ешь, чудовище вон свою красавицу кормило».
Я – красавица, ты – чудовище, главное – не расплакаться прямо здесь. Счастлив тот, кто смеется над своей бедой – и ты доверяешь мне смеяться над этим, мы можем смеяться над этим, Господи, как же многое можем мы… Снова и снова, под закрытыми веками – наши тени в Эрмитаже, в зеркалах, на слепящем снегу. Двое как один, двое людей, спаянных коляской в одно… чудовище? Вот оно, усекновение чудовища, превращение его в чудо любви.
***
Колясочника нельзя вывозить лицом вперед на проезжую часть – из-за малейшей неровности асфальта он может вылететь. Выход один: развернуться (вам вдвоем) и идти спиной вперед.
Я разворачиваюсь и качу коляску, отчаянно сжимая теплые ручки. Я доверяю людям, сидящим сейчас в машинах, две жизни. Я верю, что они видят нас и не двинутся вперед раньше, чем мы закончим переход. А ты веришь, что я тебя не уроню. Мерцают циферки на электронном табло, времени остается чуть…
Я закрываю абсолютно сухие глаза, надеясь продлить сказку, я касаюсь клавиатуры, тщась продлить наше время, а девочка бредет и бредет по заснеженному городу, оставляя за собой две узких извилистых борозды. Она моложе меня на несколько лет, но уже сейчас, к исходу первого дня встречи знает, что иногда это единственный выход: идти спиной вперед навстречу неизвестности.
Ведь что мы можем еще, кроме как не идти упрямо, доверясь кому-то мудрому, Тому, Кто не погасит зеленый глаз светофора раньше положенного?