«Делать то, что любишь, и делать это хорошо». Интервью с киноведом Александром Безручко
Интервью с киноведом, кинорежиссером, директором Института телевидения, кино и театра Киевского международного университета Безручко Александром Викторовичем.
Как кино появилось в Вашей жизни? Это увлечение детства или уже более поздний выбор?
Когда я был еще совсем маленьким, то мог по несколько раз ходить в кино. Я читал и ходил смотреть фильмы — это были два самых интересных занятия в моей жизни. Те книги, которые были мне интересны, я перечитывал неоднократно, и то же самое с фильмами — те, что впечатляли, мог пересматривать несколько раз.
Какие именно это были фильмы, помните?
Разные. И «Веселые ребята», и серьезные фильмы — такие, как «Коммунист», хотя сейчас он кажется немного пафосным. «Чапаев» — это вообще та лента, на которой выросло несколько поколений ребят. Помню, был фильм «В зоне особенного внимания». Уже через много лет, когда я попал на студенческий кинофестиваль со своей кинолентой, встретился там с главным героем этого фильма и смог с ним пообщаться — это было очень приятно. Возможно, в какой-то из прошлых жизней я был кинематографистом, поскольку много вещей, которые пришел изучать, я уже просто знал и понимал. Наверное, звездами или судьбой было запланировано, что я стану именно кинематографистом: когда я попал в кино, то сразу понял, что это мое.
Как говорил Сковорода — сродный труд?
Да, я, в принципе, в некотором смысле почти и не учился кинематографии, только книги читал. Но много вещей понимал.
Каково, на Ваш взгляд, предназначение кино? Что оно призвано донести?
Фильм или находит отклик в сердце, или нет. Если он прошел через сердце, если человек задумался над просмотренной лентой — это хорошо. Когда речь идет о документальных фильмах, главное — вызвать эмоции, когда о научно-популярных — донести определенную информацию: как строились пирамиды в Древнем Египте, как живут леопарды в Африке… Все зависит от жанра и от вида кино. Но главное — чтобы фильм взволновал. Фильм может быть плохим, но волновать, может быть хорошим и волновать, но если он серый — человек сразу о нем забудет или переключит канал.
Волновать — в смысле задавать вопросы, побуждать человека к поискам и размышлениям?
Да, да. Главное — будить мысль. Александр Довженко когда-то говорил, что его фильмы не понимали пролетарии в 1928-м: «Если ты не понимаешь мой фильм и пришел, чтобы пощелкать семечки — вставай и уходи, мой фильм большевистский, тут нужно думать!»
А Вам лично какой жанр больше импонирует? В каких из них Вам довелось работать?
Так сложилось, что из художественных фильмов я работал над историческими, в основном сагами. Большинство художественных кинолент, в которых я был вторым режиссером, — исторические. Как режиссер-постановщик работал над документальными фильмами, ведь историческое кино требует значительных средств и большущую съемочную группу. Документальное кино менее затратное, его можно снимать маленькой группой, но тут важно найти отклик в человеке, чтобы чем-то его заинтересовать. Так, работая над фильмом про Богдана Ступку или Юрия Ильенко, мне было приятно, когда опытные люди говорили: «О, это интересно. Мы этого не знали».
А сейчас Вы над чем-то работаете?
К сожалению, сейчас очень ограничено финансирование: вместо 150 млн гривен на кинематограф выделено пять. Хотелось бы поработать над фильмом про Сержа Лифаря — к нему есть интересный сценарий Николая Мащенко и Леонида Череватенко. Но, наверное, вряд ли удастся воплотить это в ближайшие год-два. Однако после ночи всегда наступает день! Через год, через два можно будет повторить этот вопрос.
Могли бы Вы назвать десятку знаковых фильмов украинского кино — наиболее интересных с Вашей точки зрения?
Наверное, их будет больше пяти-десяти. И большинство фильмов Довженко достойны того, чтобы называться лучшими, и фильмы Ивана Кавалеридзе, и Юрия Ильенко. Это и «Тени забытых предков» Параджанова, и «Каменный крест» Л. Осыки. Интересные фильмы Николая Мащенко — «Комиссары» и другие. Тяжело назвать только десять. Я не люблю выбирать «десятку», потому что приходится кого-то выкидывать из этого списка, а этого делать не хотелось бы.
Расскажите о судьбе фильма «Неизвестный Мазепа», режиссером котором вы были.
«Неизвестный Мазепа» — это проект, который мы вместе с двумя операторами хотели реализовать. Это фильм о съемках ленты «Молитва о гетмане Мазепе». Причем хотелось не просто снять документальный фильм, а лучший документальный фильм, по западным образцам. Было отснято 35 часов материала. Мы, например, снимали актера перед выходом на площадку: как его гримируют, а он в это время что-то рассказывает, потом актер выходит на съемочную площадку, через минуту уже скачет верхом… Особенно интересно было работать со Ступкой — это вообще фантастически актер — настолько импровизационный, настолько глубокий, он постоянно фонтанировал какими-то идеями, образами… Он постоянно играл — от начала и до конца. Но, к сожалению, средства на монтаж фильма так и не выделили, а материал чуть совсем не пропал — это была почти детективная история. Потом я сделал из него несколько короткометражек.
Теперь о Довженко. Вы избрали его творчество темой для кандидатской диссертации. Но ведь Вы могли исследовать любого другого режиссера?
Довженко сначала не был темой моей диссертации, тема звучала как «Украинские кинорежиссеры-педагоги». Но, наверное, когда что-то наперед известно, оно всегда находит выход. Почему-то внезапно я начал искать именно в направлении довженковедения — не знаю, почему. Подобно тому, как я пришел в кинематограф, так точно и тут: я знал о Довженко такое, будто раньше уже читал об этом. Углублялся в архивные материалы, хотя никогда раньше не был в архивах, никогда не думал, что буду этим заниматься — и вдруг будто провалился туда, в те 30-е года, и меня это насколько захватило! Например, был такой скрипач Гольдштейн, в 30-е его называли вундеркиндом. Казалось бы, откуда человек конца ХХ века может о нем что-то знать? А я начал читать — я откуда-то его знаю! Возможно, это интуиция? Очень много материала о Довженко — и именно за этот материал, который никто не хотел исследовать, я почему-то взялся.
Учитывая массив материала, который Вы обработали, и то, что вы пережили фильмы Довженко, скажите, есть ли в его фильмах идеи, актуальные для нашего времени?
Безусловно. Во-первых, его называли биологистом. Когда смотришь фильм «Земля», например, у него смерть человека настолько гармонична: под яблоней сидит дед, ест яблоко и умирает… Человек в гармонии с природой — это самое важное у Довженко. И фильм «Иван» — где, наоборот, нет этой гармонии, и поэтому людям живется плохо. Кроме того, Довженко называли певцом смерти — смерти как части жизни. Он учил относиться философски ко всему. Что еще важно для Довженко — это любовь к Украине. И, конечно, искусство. Для Довженко важно, как человек творит. Человек, вспахивающий землю, — для него тоже творец. У него все творцы.
Скажите, возможно, это наивное сравнение, но можно ли провести параллель между фильмами Довженко и, например, японским кино, которое тоже очень созерцательное?
Довженко своеобразный. Вряд ли можно сравнивать, но, с другой стороны, Довженко ближе к восточной философии, чем к западной. Например, своих учеников он сначала воспитывал, а потом давал им знания. Это восточный принцип. Необходимо сначала привить человеку моральные качества, чтобы человек стал личностью, а уже потом передавать знания. На Западе сегодня все совсем иначе: человек пришел — он должен получить такие и эдакие знания. Довженко всегда был против этого. Но его также называли и перипатетиком (перипатетики — ученики Аристотеля, περιπατέω — «прогуливаться, прохаживаться» — прим. ред.), поскольку он считал, что знания должны передаваться в хорошей атмосфере. Должна была быть чудесная аудитория, а если её нет — они шли на природу на лодках или просто гуляли по Киеву и разговаривали об искусстве.
В Ваших работах часто поднимается вопрос об отношениях Довженко со своими студентами. А чему Вы сегодня хотели бы научить своих учеников?
Самое главное, что я пытаюсь сделать, к чему стремился и Довженко, — это раскрыть в каждом личность, не подрезать крылья под какие-то стандарты, а раскрыть человека, чтобы он нашел свой путь в искусстве. И есть даже формальные вещи, которые нужно сдавать: у нас, например, снять историю по картине без звука. А есть другой вариант, я говорю студентам: «Для того чтобы вам было интересно, вы можете наложить звук, сделать что угодно из этой картины или даже взять другую ленту, которую никто не поймет». Лишь бы студентам это было интересно. То есть, во-первых, важна личностная заинтересованность, во-вторых — собственный путь, и в-третьих — ни в коем случае не обрезать крылья. Даже если человек получит сейчас меньшую оценку, главное, чтобы он не сломался — тогда он раскроется.
Творческие специальности предусматривают очень тесный контакт между преподавателем и студентом. Можно ли назвать такой контакт отношениями между Учителем и учеником, есть ли в них что-то, что выходит за рамки профессионализма?
Это очень важно, я считаю. Сначала, когда начинается обучение, встречаются разные люди, с разными амбициями. Очень радуюсь маленьким победам, когда удается наладить контакт со студентом, с которым раньше такого контакта не было. Очень приятно видеть сияющие глаза, когда студенты спрашивают: «А как лучше сделать?» То есть очень важно доверие. Без доверия можно передать знания, но не передастся что-то большее. Искусство — это нечто большее, чем просто картинка или знания. Главное — чтобы состоялся контакт. Я по большей части даже не хотел бы, чтобы студенты что-то записывали. Точно так же, как и Довженко, который говорил, что нужно общаться с людьми.
Получается, Довженко — не только украинский Аристотель, но и украинский Сократ? То есть происходит передача опыта, который проступает не через слова, а вне их?
Да, потому что когда я прихожу и вижу сияющие глаза студентов — мне приятно, и им тоже.
С чем бы Вы сравнили творчество?
У каждого человека по-разному: для кого-то это огонь, а для другого, наоборот — вода: все обдумать, найти… Для кого-то это воздух: летать от одного к другому — сегодня я снимаю, завтра уже не хочу. Например, кто-то говорит, что хочет написать сценарий в стихах — хорошо, пиши стихами, но попробуй написать и как все, а рядом напиши стихами. А возможно, ты посмотришь и увидишь, что в стихотворной форме никто не поймет этот месседж, и сам вернешься к первому варианту.
Есть ли у вас хобби помимо кино?
Да. Когда-то прыгал с парашютом, когда-то на съемках научился ездить верхом (нужно было играть шведского генерала) — с тех пор это мне тоже очень нравится. И есть еще одно увлечение: хотя мне никогда не нравилось работать на земле, поскольку я городской житель, но когда начал читать Довженко, как-то внезапно, не знаю почему, захотелось посадить сад. Сейчас я уже второй год закладываю сад, но это большой секрет. На даче высаживаю по два разных дерева — и вишни, и яблоки разных сортов — возможно, когда-то вырастет сад.
Есть ли у Вас кино мечты? Какой лентой хотелось бы пополнить украинский кинематограф?
Я бы с удовольствием снял масштабный исторический фильм на тему казачества. В детстве зачитывался тетралогией Владимира Малика «Тайный посол» — было очень интересно. Что-то наподобие этого. Знаю, что Александр Довженко мечтал снять «Тараса Бульбу». Было бы очень интересно поднять эту тему. Тем более, что есть опыт, ведь я работал и в «Мазепе», и в «Богдане Хмельницком», и в «Оводе» — историческом фильме об итальянских революционерах.
Есть ли у Вас жизненное кредо, максима, которой руководствуетесь в жизни?
Когда-то у Довженко спросили: «Как вы создаете фильмы, по каким законам?», на что он ответил: «Ни по каким. Я просто живу». Наверное, это и есть самым главным — жить, делать то, что любишь, и делать это хорошо».
Что для Вас Счастье?
Наверное, быть в гармонии с собой и с окружающими.
Беседу вели Наталия Радченко и Ольга Косянчук